so far from seeing hope
i stand out here alone
A M  I  A S K I N G  F O R  T O O  M U C H ?

В жизни каждого человека, случается момент, когда он не может дышать. Когда словно кто-то сжимает твою шею в кулак, зло смотря в твои глаза, что полны паники. В жизни каждого человека случается момент, когда тело наотрез отказывается слушаться, отчего в кончиках пальцев начинает неприятно покалывать, а мысли в голове связываются в один клубок из нетей, что не распутаешь до конца собственных дней.
В жизни каждого человека, но никогда в моей жизни не было такого, чтобы я ловила ртом воздух. Чтобы каждой клеточкой тела ощущать, как мир вокруг начинает стискивать тебя в своих крепких объятиях, лишая возможности сделать лишний шаг. Никогда в моей жизни мир вокруг не был настолько темным, настолько серым и однообразным, как сейчас.
Возможно то сказывалось мое долгое отсутствие в Хейнс-Джанкшене, а может, это город так влиял на мое сознание. Каждый уголок, каждый сквер родного города больно отзывался в памяти об одном человеке, которого больше не было, которого я так и не успела как следует оплакать в большом городе. Мама. С этим словом многие дети появляются на свет, с этим словом человеком мы проживаем до глубокой старости, а после умираем. Тоже с этим словом. И сколько бы жизнь не готовила нас к одной простой истине – никто не проживет вечность – нам ведь так хочется, чтобы именно матери жили до наших последних дней. Не в памяти, но наяву. Рядом.

Как жаль, что при создании человечества, тот мифический мужик не подумал об этом.
Как жаль, что теперь я была вынуждена просыпаться в пустом доме, с мыслью о том насколько все это было неправильно – жалеть себя, всю нашу семью. Ведь сейчас, именно в этот чертов день, я должна была блистать в белом платье, идя под венец.  Должна была видеть улыбку отца, а не прятаться от него в четырех стенах нового дома, изучая изо дня в день каждый его уголок.
Я должна была… Но все пошло не по плану.
Как и то, что мне совершенно не хотелось вставать с кровати. Как и то, что, обняв подушку, я вот уже несколько часов пялилась в одну точку, так и не поспав нормально ночью. Недосып и кошмары стали неотъемлемой частью моей жизни, о которой, к слову говоря, никто не должен был узнать. Ведь Стромхолды не показывают свою печаль на лице, хоть и носят черное одеяние.
«Папа был бы доволен, как ты справляешься, Трея» - проносится в голове голос подсознания, отчего я шумно вдыхаю.

Кажется, мне необходимо отвлечься. Завести собаку, например, чтобы не сойти с ума от полного одиночества и затворничества. Быть может мне стоило бы выйти на улицу, познакомиться с кем-то из соседей, которые, непременно, хотели бы влезть в мою жизнь. Им всем хотелось знать, как мы переносим горе, отчего тошнило еще больше. Это была проблема всех маленьких городов: стоило случиться чему-то у одной известной семьи в городе, как все начинали об этом судачить то там, то тут, перемывая кости друг другу и совершенно забывая о таком слове, как «этикет», и уж тем более о его значении.
Это была проблема всех городов, включая Хейнс-Джанкшен, и, наверное, именно поэтому я еще не позвонила Джулиану, поэтому не делилась своими переживаниями с братом, хотя кому как не ему знать все то, что я чувствовала.
А может, все это было одной большой ложью, что меня защищала, будто стена, построенная вокруг. Словно этот дом, что стал моей крепостью, словно бы так никто и никогда не сможет найти ту сломленную девчонку, которой я была сейчас. Словно бы ее видеть было позволено лишь моим паническим атакам, кошмарам и дому, который укутывал странным ощущением безопасности.
Это было не важно.

Поднявшись с кровати, я проведу несколько часов в том, чтобы привести себя в порядок, спрятав синяки под глазами от недосыпа. Еще несколько часов я буду разбирать правое крыло дома, складывая забытые или оставленные вещи предыдущих жильцов, чтобы после вынести все на улицу. Я стараюсь не задумываться о том, что тут произошло. Убийство, о котором мне сказал Том, было давно и совершенно не должно было меня волновать. Так я убеждаю себя, когда начинаю рыться в интернете, чтобы найти подробности случившегося; так я и убеждаю себя, когда случайно задеваю старые обои и тяну наверх, обнажая странную дверь, спрятанную от глаз людей. Дверь с резьбой в виде цветов и птиц, в виде бабочек, что превращаются в прах. Так я убеждаю себя, когда открываю ее, в надежде найти что-то… что?

Клад? Скелет? Демона? Маленькой девочке внутри меня все равно. Она тихо хлопает в ладоши, радуясь, что Трея Стромхолд нашла способ отвлечься от собственной драмы, нашла возможный источник воздуха в мире, что с каждым днем все крепче сжимал ее горло.
И как же эта маленькая девочка разочаруется, когда там не будет ничего. Как будет тяжело вздыхать, когда я сделаю шаг внутрь, чтобы хотя бы немного рассмотреть комнату изнутри. Пустая, примерно, как моя собственная жизнь, с потертыми стенами, очень тусклым светом.
- Да уж… ни тебе кладов, ни даже бутылки старого бурбона не спрятали, - хмыкаю себе под нос, закрывая глаза и проводя рукой по волосам, - от которой я бы не отказалась.

Я даже не сразу понимаю, что произошло. Свет замигал и погас на мгновение, заставив меня нахмурить брови, а после… После бутылка дорого и столь любимого мною бурбона оказалась по центру комнаты. Невольно дернувшись и оглядевшись, словно чтобы убедиться, что кроме меня тут никого не было, я аккуратно подошла к бутылке, взяв ее. Не иллюзия, осязаемая, холодная, словно только что из погреба. Не отличаясь особым чувством собственной безопасности, делаю короткий глоток.
Кто же знал, что с этого все только начнется. Кто же знал, что после того как бутылка будет опустошена, я проведу несколько экспериментов в плоть до того момента, пока не загадаю щенка, который также, как и бутылка, окажется в центре комнаты. Живой. Теплый. Кто знал. И на какое-то время я забуду о том, как было мне одиноко. Я забуду о собственной драме, решаясь жить дальше. Ровно до того дня, пока мой новый друг – пес по кличке Буно – не выбежит за дверь дома на задний двор и громко заскулит, превращаясь в пыль. Я не сразу соображу, что к чему, лишь когда занесу пса в дом, замечу что он стал настолько стар, что вдох его станет последним.  И смерть Буно сработает, как рычаг. Я проведу несколько бессонных дней, в подробном изучении истории этого дома, и начну с последней историей, что произошла с семьей Миллеров.

Пройдет неделя, прежде чем я окажусь напротив тюрьмы Хейнс-Джанкшен, чуть поежившись от холодного ветра. Внутренний голос все еще пытался меня убедить, что это плохая мысль. Что вся эта идея с «узнать историю дома, в котором живешь» - ни к чему хорошему не приведет. Но дверь была открыта, а значит я уже не могла отступить назад.

- Я к мистеру Джону Доу, - протягивая документ и карточку журналиста, проговариваю спокойным голосом, осматриваясь по сторонам, в приемной тюрьмы.
Девушка за ресепшеном долго смотрит на меня пронзительным взглядом, будто сканирует, и замирает при одном упоминании «Доу»
- К тому самому, Доу?
- А у вас есть другие? – чуть выгнув бровь, переспрашиваю девушку. – Да, к тому самому.

Чуть вздохнув, девушка кивает одному охраннику и просит провести меня в комнату встреч. Меня не ведут по тем коридорам, где можно было бы увидеть заключенных. Я прохожу мимо охранников, которые тихо начинают шептаться за спиной. Уверена, моему отцу скоро скажут, что я тут, такие моменты от него никогда не уходят. Да и плевать. Мне останется подождать пять минут, прежде чем я услышу дрязг наручников, прежде чем откроется дверь и передо мной предстанет высокий брюнет, с пронзительными черными глазами. Джон Доу. Убийца Миллеров. Или невиновный?
Дождавшись, когда он сядет напротив меня, чуть выпрямляю спину, отец учил никогда не показывать преступникам своего страха, или каких других эмоций, кроме уверенности в себе.

- Добрый день, мистер Доу, - здороваюсь с мужчиной, прямо смотря в его глаза. – Мое имя Эретрея Стромхолд, я журналист. Знаю, что Вы давали многие интервью, но я не нашла в них ни намека на правду. Мне бы хотелось услышать Вашу историю, если Вы не против поговорить о прошлом.

Уж я то точно была не против поговорить о прошлом, о чьем-то, кроме собственного.